Преступление и наказание
В 1981 году я, практически не испытав трудностей, поступил в ПТУ. Впереди меня ожидало большое светлое будущее: выучусь, получу специальность, женюсь на грудастой тёлке, буду строить дома благодарным советским людям, нажираться по выходным до потери сознания. Но главное, наконец-то закончились эти остопиздевшие уроки, эти бесконечные параши в дневнике и вызов родителей в школу. Детство кончилось, да и на хуй такое детство. Впереди взрослая жизнь.
После четырёхлетнего перерыва я опять приехал к бабушке в деревню на Волге. Впереди целое лето. Как же пиздато всё-таки жить!
В соседнем доме живёт председатель местного колхоза «Красный тракторист», Павел Егорович. У него две дочки, двойняшки, Маша и Нюра. Не знаю, как так изъебнулась природа, но у одной из них болезнь Дауна. Маша учится в Куйбышеве в медицинском институте, а Нюра каждое утро приходит к нам во двор и мы подолгу разглядываем друг друга. У неё очень смешная грушеобразная голова и маленькие поросячьи глазки, которые смотрят в разные стороны. Комплекцией она напоминает небольшого борца суммо и у неё совсем нет сисек, хотя она старше меня года на три-четыре. Стрижка короткая, рваная, задорными пушистыми клочками. Она ковыряется в носу, и то и дело выпускает небольшую струйку слюны, а когда смеётся, слюни начинают пузыриться. Я стараюсь общаться с ней как с нормальным человеком: «Привет, как жизнь молодая?» Нюра улыбается: «Гыыыыыы». «Хорошая погода сегодня?». «Гыгыггыыгыгы». «На речку то пойдём?». «Аыаааааыыыааааы» - радостно верещит Нюрка и, раскрасневшись, начинает ссать. Тёмно-жёлтые струи мочи текут по ногам, пенятся и образуют забавную лужицу на земле. Я пытаюсь сдерживать смех, но меня распирает так, что приходиться убегать в дом. Такие вот небольшие деревенские радости.
В последних числах июня, приехала она. Маша. Машенька. Маруся. Словами «красивая стала сука што пиздец» этого не передать, это вообще никакими словами не передать: главное конечно грудь, ближе ко второму номеру, однако ж груди эти торчат, нарушая закон всемирного тяготения, хоть и видно, что она без лифчика, а при удачном ракурсе через майку отчётливо видны маленькие острые соски. Кожа с лёгким загаром. Попка точённая, упругая - орехи можно колоть, глаза блядские-преблядские, волосы длинные блондинистые, короче дрочить не передрочить. Чем я полдня собственно и занимался, спрятавшись в сортире. А она, как нарочно, на заднем дворе прополкой занялась. Стоит, согнувшись, юбка задралась, трусы в жопу врезались, всё как на ладони, даже часть половой губы видна, во всяком случае мне так показалось. Потом в другую сторону развёрнется, груди туда-сюда, туда-сюда. Это просто праздник какой-то. Чего я с ней только не вытворял, озабоченное воображение пятнадцатилетнего паренька рисовало невзъебенные мизансцены, особо быстро спускалось, когда представлял как сую ей между сисек. В общем ебу я её по-чёрному раз в шестой уже, дело то молодое, и тут она распрямляется так, смотрит в сторону сортира и говорит с улыбкой Монолизы: «Серёж, ты купаться то пойдёшь?». Я кричу ей: «Да, да, конечно», а сам додрачиваю второпях. Она опять улыбается и уходит в дом, видимо за купальником.
Идём мы с ней через лес на речку, а она такая умная стала. Рассказывает всякие вещи, которые ни на одну голову не налезут. Говорит, мол, есть такой учёный, теорию придумал, что каждый мальчик хочет убить своего отца, чтобы потом выебать свою мать, при этом каждая девочка хочет уебошить свою маму и переспать с отцом. Вот такая хуйня, не знаю, правда или нет.
Или теории экзгибициониста Сартра, тоже без полбанки не разберёшься. Больше всего конечно заебала мне мозг Достоевским (извечные вопросы, Гитлер, тварь ты злоебучая или право имеешь), а я чего-то поддакиваю, а сам на сиськи украдкой пялюсь и хуй опять вставать начинает. «А ты где учишься?», - спрашивает вдруг. Ну я не растерялся: «Да вот в физическое училище поступил, физиком буду, ядерщиком, теория относительности там, электроны, ядра, в общем физика, ну ты понимаешь?» Лицо поумнее сделал, вроде прокатило, смотрю, в глазах у неё уважение ко мне заиграло.
Не знаю, поверит ли мне мой благодарный читатель, но отдалась она мне точно как по часам, на третьем свидании. Нам потом преподаватель по облицовочным материалам на уроках рассказывал, что правильная женщина даёт на третьем свидании, а на первом даёт только блядь, вот. Правда, не знаю, кто кому отдался, если уж быть до конца честным. Бегали мы под вечер по полю с подсолнухами, вроде как в салочки играли. И я вроде как упал, а она оказалась на мне, тоже вроде бы случайно. И говорит: «Попался?», а сама хвать меня за хуй, из треников его вынула и ловко так в себя запихнула. Я потом долгими вечерами не раз анализировал этот момент и понял, что в тот вечер она пришла на свидание без трусов.
Скачет на мне и приговаривает с придыханием: «А хых знаешь ты хых, Серёжка хых, что от онанизма хых можно ослепнуть, хи-хи хыхых?». А мне уже пофиг всё стало, слышу плохо, мало чего соображаю, сказать ничего не могу, но ебу не останавливаюсь, благо догадался подрочить перед рандеву. Ох и славно я ей сарафан обвафлил в тот вечер, - вот он где бля космос, вот она тайна мироздания, ебитская сила!
Этот праздник плоти и души продолжался около недели, где мы тока не еблись: в сарае, в лесу, в поле, в реке, даже на дереве, причём, Маша оказалась жутко ненасытной девчонкой, она же научила меня позе 69 и много чему ещё... И вот однажды говорит она мне грустно так и не совсем понятно, сбиваясь через каждое слово: «А вот мог бы ты ради любимого человека на всё пойти? Знаешь как у Достоевского, тварь или не тварь. Вот ты мою сестру видел? Знаешь, как она страдает. Тебе это сложно понять… Она до пяти лет была нормальной, как я, а потом с ней чего-то случилось. Это же не жизнь, а мучение сплошное. Вот мог бы ты её… это…таво.. ради меня?» Ну думаю, пиздец, ёбанулась что ли? То есть не думаю, а так прямо и говорю, хотя до этого случая матом перед Машей не ругался: «Ну вас всех на хуй с вашим Достоевским, я может и тварь, но убивать никого не стану». Она повеселела и говорит: «Ты совсем придурок, я не об этом тебя прошу, можешь её трахнуть?» Ну думаю, точно ебнулась, а она не унимается: «Вот ты представь себе двадцатилетнюю девку, которая ни разу в жизни не трахалась, а ведь она такой же человек, она ведь всё чувствует, всё понимает. Женские причиндалы у всех одинаковые, я тебе как врач говорю. А на лицо можно полотенце набросить, чего ты как маленький? Нюрка каждый день себе яблоки туда засовывает, мать тока вынимать успевает. Вот представь себе». Я представил Нюру, запихивающую в себя яблоки, и глупо засмеялся. Маша обиделась, ужасно разозлилась и выпалила: « Ну и пошёл ты на хуй скотина бесчеловечная, дрочи себе в своём сраном туалете, а меня забудь ваще!». Выпалила и ушла.
На третий день беспробудного дрочилова, я понял, что нахожусь в тяжелейшей зависимости от Машиного запаха, от её блядских глаз и пухлых губ, от её постоянных незлобных подъёбок. А самое страшное было то, что мой кулак был абсолютно не похож на её горячую, мокрую пизду…
Она загорала на раскладушке, я окликнул её и, сделав очень серьёзное лицо, тихо сказал: «Идущий на смерть приветствует тебя», - вспомнилось что-то из уроков истории. Маша оценила шутку. Во время быстрой ебли в её свинарнике, мы и разработали план действия. Это историческое событие должно было произойти в её доме, через пару дней, когда все уедут на свадьбу в соседнее село. Я неплохо подготовился, ни разу не подрочив в то утро, и в нужное время перешагнул порог её дома.
Нюра лежала на большой (видимо родительской) кровати у стены, абсолютно голая, она улыбалась и пускала слюни. В воздухе стоял тошнотворный запах мочи. Маша села на кровать, достала мой хуй и принялась его сосать. Я закрывал глаза, стараясь не думать о пердящем неподалеку существе, но едва я пытался взобраться на Нюру, стояк пропадал. Через двадцать минут Машу осенило: «Давай сначала меня, а ей положим на лицо подушку». Так мы и сделали, минут через пять, когда я уже был готов кончить, я закрыл глаза, резко выскочил из Маши и на ощупь засадил её сестре. «Гыаыыгыгагыаыгы» - глухо донеслось в ответ.
Я чувствовал себя пионером-героем в момент ахуической пытки раскаленным металлом, я скрипел зубами, я пытался представить что-нибудь прекрасное и не мог, но мужественно продолжал ебать. Неожиданно тело Нюры охватила дрожь, её заколбасило и она стала орать что-то нечленораздельное. Я испугался и открыл глаза, подушки не было, а на меня смотрело довольное мычащее лицо, с булькающими пузырями на губах и небольшой соплёй, торчащей из ноздри. Меня вырвало. И вот тут это чудовище обдало меня мощной струей мочи, а когда я попытался с неё слезть, она намертво схватила меня за плечи. Я никогда не подозревал, что дауны обладают такой физической силой, я просто не мог ничего сделать, хотя со второго класса занимался классической борьбой. Проссавшись, Нюра начала срать, а в сенях послышались какие-то звуки. Маша выбежала «быстренько посмотреть, кто там ещё припёрся». «Это пиздец», - подумал я и уебал лбом по ненавистному рылу, но это ничуть не ослабило её хватку, она вцепилась в меня ещё сильнее и заверещала, как резаная свинья, при этом продолжая срать.
В горницу неспеша вошли родители Нюры, её бабушка, дядя (местный участковый милиционер) и ещё какой то хуй с балалайкой. Последней зашла Маша, с полностью безучастным лицом. «Ох ты девочка моя ясноглазая, ох ты горе то какое! – заверещала мать, - Что же ты Сирёженька, ирод ты окаянный, чёж ты с девочкой то нашей сделал? Мы же к тебе как к родному!». «Ясноглазая девочка» с кровоточащей ссадиной на лице перестала плакать и уебала мне с локтя так, что я улетел с кровати. «Преступное деяние налицо, паренёк, пиздец тебе, 117-ая, клянусь честью мундира, сучонок», - подхватил дядя - «А знаешь, чего на зоне делают с насильниками? Ууууу. Тут тебе и свидетели и улики», - он указал рукой на кучу говна, так, во всяком случае, мне показалось.
Председатель Павел Егорыч всё это время стоял с таким лицом, будто был готов в любую минуту оставить меня без яиц. Я посмотрел на Машу, и мне захотелось плакать, - она улыбалась, нет, она не просто улыбалась, она уссывалась, но «про себя», и мы оба это понимали. Я схватил хозяйское одеяло и принялся стирать с себя дерьмо. Неожиданно Егорыч протянул мне свою натруженную трактористскую ладонь и хрипло произнёс: «Добро пожаловать в нашу семью, Сергей! Решай конечно сам, тебе жить! Мы тебе всегда будем рады, парень ты вроде не плохой, руки – ноги на месте». «Два дня у тебя, Серый, на раздумье...» - ехидно добавил участковый. Я выскочил из этого смердилища и побежал домой.
Дед Антон сидел на крыльце и курил: «Чё внучок, хороша Маша, да не наша?!». Старый хуй, у меня вся жизнь под откос, а он шуткует блять. Мы зашли в избу, присели на скамью, и я рассказал ему всё от начала и до конца. Он внимательно слушал, пожевывая губами, постоянно вставляя фразу «Иш оно как». «Чё заладил то? Чего мне делать то теперь?» - трясло меня нипадецки. Дед ухмыльнулся: «Всяку тварь на хуй пяль, бог увидит, хорошенькую пошлёт... О... Коров кажись гонят». Встал, покряхтел и вышел из избы. Придурок старый. Заснул я только под утро, и, надо сказать, с нехорошими мыслями.
На следующий день, когда Нюра по традиции пришла к нам во двор, дед Антон достал с чердака двустволку, подошёл почти вплотную к моей нареченной невесте и выстрелил в её добродушное улыбающееся лицо. Перезарядив ружьё, он, тихо насвистывая, направился к дому председателя.
